Дача
 |
Не моё… После долгого перерыва я зажил на своей старой даче и испытал щемящий шок. Вроде и небо голубое, и озеро, как и прежде, отражало электрические столбы, но сердце все равно не переставало ныть: вокруг было что-то не так. Только переждав истомный полдень, я понял в чем дело. Вокруг, в выходной июньский денек, было слишком тихо. Нет, пели птицы и выла далекая пилорама, но вот людей… Людей почти не было слышно. |
На секунду показалось, что вокруг вымершая деревушка из американского триллера, но это была все та же дача, где мать окунала меня в бочку с горячей от солнца водой. Тяжелой зимой та бочка лопнула и сейчас лежала на боку, как передутый железный шарик. Отнюдь, родное садоводство как будто никто не покинул. Нигде не торчало заброшенных дач, где через прохудившуюся крышу мыши догрызают проводку.
В облезлой водолазке ходит бородатый электрик. Вот он ни капли не изменился. Шалаш, который мы построили с друзьями, врос в землю и больше походит на треугольный куст. В огородах по-прежнему натянуты теплицы, которые мы, будучи детьми, дырявили рогатками, срезанными из молодого клена. А вот их хозяек, загорелых бабок, от зари до зари копавшихся на грядках с морковкой, не видать. Иногда средь кустов смородины мелькала выцветшая косынка, и все, никто даже не заорет, если сорвешь синюю жимолость. От кого же теперь с гоготом удирать?
Тропки, которые мы в детстве вытаптывали до пыли, ныне заросли травой. Там, где раньше могла проехать машина, теперь протиснется один человек, а на месте узеньких дорожек, где когда-то я обдирал облупленные плечи, вырос жесткий кустарник: не проползти и на животе. Сразу взгрустнулось… Значит лет пять, а может больше, ни один мальчишка не играл здесь в казаки-разбойники, с криком индейца или конкистадора пробиваясь сквозь зеленую поросль. Травы действительно стало очень много высокая, жесткая, точно семена занес ветер из Дикого поля.
А еще выросли заборы. Двухметровые, глухие заборы из рифленого металла. За ними совсем не видно, что происходит, и счастливые люди наконец-то могут быть собой ковыряться в носу и жарить шашлык без завистливых взглядов прохожих. Помню, как в лет двенадцать можно было пробежать все садоводство насквозь, не споткнувшись ни о какой забор.
Ни у кого не было денег даже на рабицу, похожую на поставленное на ребро рыболовную сеть. Теперь словно в лабиринте находишься. Забор закрепостил людей в прямоугольнике собственности, и соседи сразу начали разговаривать на повышенных тонах не только потому, что теперь приходится перекидываться фразами через лист металла. Удивительное дело, но человеки готовы лечь костьми за шесть соток, которые им передали в собственность.
Что уж говорить про автомобиль или государственный флажок? Разве затем мы, дети, собирали перед дождем пыль, а после засыпали ею лужи? Вспомнилось, как мы еще подростками пьяными ночами крушили чьи-то заборы, отрывали доски, выворачивали нагороженные железяки, точно знали, что потом они разделят не участки, а людей.
Еще было озеро. Нет, оно не высохло. Все также из трубы льется холодный подземный ключ. Только вода на роговице пруда уже зацвела, а раньше только в августе. Даже в тени жарит под тридцать градусов, а на берегу разлеглось всего несколько дачников. Когда-то за место под солнцем приходилось сражаться с гоповскими пацанами из ближайшего поселка, а ныне и их нет.
Нет и девочек, хвастающихся появившейся за зиму грудью. Они переодевались рядом, в низине, где росли молодые клены. Я с трудом разглядел ту низину, там поднимается целый лес. Купаться перехотелось. Никто не оценит размашистого кроля, да и гладь воды такая спокойная, что не хочется ее тревожить. Разве что настойчивый карапуз топал упитанной ножкой на бережку. Ему хотелось вызвать большую волну, но её не было. Никто не бухался бомбочкой в воду. Кто же научит мальчика опасности?
Да, детей на даче было много. Но ребят лет до семи, не больше. К вечеру, когда жара спала, мамочки покатили импортные коляски, где лежали довольные лялечки. Их были десятки, а может и полсотни, некоторые уже пытались носиться и швыряться грязью, но вот подростков, юношей и девушек пятнадцати-шестнадцати лет, не было вообще. Ни одного. Уже ночью я вышел к лавочкам, которые раньше прогибались от молодых тел, и там не светился ни один сигаретный огонек. Чутьё подсказывало, что дело не в моде на ЗОЖ. Никто не орал в ночи, словно космос, такой же близкий и звездный, как двадцать лет назад, досуха высосал славянскую витальность.
Вот отчего мне стало не по себе. Поколения, следовавшего за моим, почти не существовало. Словно корова языком слизнула. Наверное, они чувствуют себя чертовски одиноко. Я вспоминал наши подростковые компании, творившие чад кутежа, как и все нормальные подростки во всех уголках земного шара.
А тут… Тут никого не было. Вот отчего мне было не по себе. На даче по-прежнему жила старость и попискивали малыши, а вот срединного поколения, только-только оформившихся девочек и мальчиков, лопающихся от гормонов, не было. Впервые я понял, что такое девяностые, хотя моё детство пришлось как раз на них. Пройдет еще лет пять-шесть, нынешние малыши подрастут и всё вернется на круги своя. Но вот этот дачный провал, от которого поселок мертвит, страшно расстроил меня: не выдержав, я собрал свои вещи и уехал домой.
Да, этот текст о том, что раньше было лучше. Я прекрасно помню, как было много людей и смеха, хотя все жили очень бедно, если не сказать нищими. А теперь вот мои одногодки понакупили машин и предпочитают загорать на пляжах Туниса. Да и ладно. Мне их ни чуточку не жалко. Я лишь надеюсь на то, что старая дача вновь станет для будущего поколения новым, неизведанным миром…
